Читать онлайн книгу "Сто лет Папаши Упрямца"

Сто лет Папаши Упрямца
Фань Ипин


Фань Ипин (р. 1964), по национальности чжуан, выходец из горных районов Гуанси-Чжуанского автономного района на юго-западе Китая, выпускник Фуданьского университета, заместитель председателя Союза писателей провинции Гуанси. Автор романов, повестей и рассказов. Снятый по его сценарию фильм «Пропавшее оружие» стал самой кассовой лентой Китая в 2002 г. и привлек к писателю внимание широкой публики.

Герой нового романа Фань Ипина, Папаша Упрямец, получил свое прозвище в четырнадцать лет, и вся его долгая-долгая жизнь лишь подтвердила справедливость этого прозвания. Кто-то называл его Буддой – но для того, чтобы оставаться Буддой в Китае двадцатого века, нужно очень много упрямства. Сто лет войн, перемен, реформ, революций. Перед нами рассказ о человеке, который ни разу не совершил предательства.





Фань Ипин

Сто лет Папаши Упрямца



© Fan Yiping, 2021

The first Russian language edition published by Hyperion P. H.

© Е. И. Митькина, перевод, 2023

© Издательский Дом «Гиперион», 2023

All rights reserved


Я никогда не думал, что доживу до ста лет.

    Папаша Упрямец






Глава 1

Служба в армии


Новобранцы выстроились на плацу рядами, словно лесопосадки.

Вэй Цзянфэй, командир полка армии Чан Кайши, стоял на трибуне. Сперва он обратился к новобранцам с полагающейся по такому поводу речью, а затем внезапно разразился на чжуанском наречье[1 - Язык чжуанов – это язык крупнейшего национального меньшинства Китая, не родственный китайскому и непонятный для большинства китайцев.]: Ме cоу кай лыкcит ме лыкчуат ней тык пинг ган коу? (Ну, черти, есть тут кто из моего уезда?)

Из двухсот солдат двое поняли и рассмеялись, их смех затарахтел, словно кто-то пердел длинной очередью. Все взгляды обратились к ним, но удержать этот смех было все равно что заливать пожар из тазика.

Командир Вэй выпучил глаза, обвел взглядом ряды солдат и в конце концов впился в этих двоих. Потом обратился находившемуся рядом с ним начальнику штаба полка: Отправьте этих вонючих весельчаков в штаб!

Когда парней доставили в штаб, те больше не веселились. Видать, дошло, что попали в большую беду.

Один из них был высокий, второй – низкий. Тот, что повыше, и выглядел постарше, будто ел рис на несколько лет дольше.

Командир полка сказал, глядя на приунывших солдат: Смейтесь же, чего не смеетесь?

Те застыли, стуча зубами; казалось, вот-вот заплачут.

Командир перешел на чжуанский: Канг чуат cоу, тау канг вун на cоу кам гиау, тау cейней вун на ти кам гиау, тума ви cуат (Ишь крутые перцы, перед всей толпой ржать посмели, а сейчас перед начальством зассали? Какие же вы крутые?) Заслышав эти слова, оба новобранца опять прыснули.

Командир продолжил: Как звать? Полное имя? Уменьшительное? Откудова родом? Сколько лет?

Солдат, который был повыше ростом, сразу же ответил: Звать Вэй Асань, уменьшительное – Асань, родом – из деревни Янцзяо, село Саньча, уезд Ишань, провинция Гуанси; семнадцать лет.

Командир кивнул: О, я тоже из уезда Ишань, твой дом от моего недалеко, да мы еще и сродня, у меня тоже фамилия Вэй.

Он оглянулся на низкорослого новобранца: Ну а ты?

Тот ответил, стоя по стойке «смирно»: Фамилия – Фань, зовут – Баоди, уменьшительного имени нет, есть прозвище – Папаша Упрямец. Дом мой – в деревне Шанлин, село Цзинчэн, уезд Дуань, провинция Гуанси. Четырнадцать лет.

Командир застыл от изумления: Ого, четырнадцать, а уже кличут папашей, да ты и правда крут! Хорошо, я тоже буду звать тебя Папаша Упрямец.

Упрямец сказал: Да, командир!

Командир говорил на родном диалекте, слышал в ответ родную речь, и когда он смотрел на этих двух солдат из родной провинции Гуанси, взгляд его постепенно теплел. Он положил руки на плечи Вэй Асаня и Папаши Упрямца: Вэй Асань, ты будешь моим охранником. Папаша Упрямец, а ты будешь моим ординарцем.

Вэй Асань был взволнован – еще бы, такая ответственная служба! – он выпятил грудь, поднял голову и произнес: Да, командир!

А Папаша Упрямец опечалился, недовольство было написано на его лице, он набрался смелости и сказал: Командир, я не буду ординарцем.

Командир спросил: Почему?

Папаша Упрямец ответил: Я стал солдатом, чтобы сражаться с оружием в руках, а не убирать мочу и дерьмо.

Это приказ!

Прошу командира изменить приказ!

Командир убрал руку с плеча отказавшегося выполнять приказ солдата, притянул к себе Вэй Асаня, обошел вокруг Папаши Упрямца, смерил его взглядом с головы до пят и произнес: Я знаю, почему тебе дали прозвище Упрямец, любишь идти наперекор и дерзить, так?

Упрямец ответил: Так точно!

Командир снова встал перед Упрямцем и сказал: Давай так: ты будешь драться с Вэй Асанем. Выиграешь – станешь моим охранником, проиграешь – ординарцем. Как тебе?

Папаша Упрямец согласился, и Вэй Асань тоже.

Оба солдата сошлись в поединке. Более десяти раз сходились и дрались руками и ногами перед своим командиром. Папаша Упрямец проиграл. От ударов рослого Вэй Асаня все его лицо покрылось синяками и кровоподтеками, изо рта пошла кровь. Командир сказал, обращаясь к лежащему на земле Папаше Упрямцу: Мои трусы там, в комнате, постирай.

Папаша Упрямец выстирал трусы командира. Естественно, почистил ему и обувь, и перчатки, и все остальное. Он перебрал коробки и полки в шкафах, вытащил грязную одежду и всю перестирал. Упрямец работал тщательно, с великим усердием, он выглядел покорным, словно бык, которому преподали урок.

Вычищенную одежду он вынес сушиться на солнце. Все эти разнородные предметы болтались, как флаги, на ветках или были разложены на подставках, они покачивались на ветру и поблескивали на солнце. Упрямец долго сидел поблизости, охраняя вещи командира из опасения, что одежду сдует ветер или же она намокнет, если внезапно пойдет дождь. Он старался изо всех сил, как заботливая нянька, присматривающая за ребенком.

Вечером командир вернулся в штаб полка. Он увидел, что выстиранная и высохшая одежда аккуратно разложена по полкам. Поверх старого пальто лежало письмо, командир вздрогнул и поспешил открыть его. Он обрадовался, словно обрел важную потерянную вещь.

Во время ужина командир достал письмо и спросил Папашу Упрямца: Где ты нашел его?

Тот ответил: Перед стиркой я обычно проверяю карманы и вынимаю их содержимое, чтобы не испортить водой. Это письмо я нашел, когда проверял карманы.

Ты прочитал его?

Нет.

Почему не прочитал?

Я неграмотный. А даже если бы и не так, все равно не стал бы читать, ведь это ваше письмо, командир.

Командир был тронут и велел Папаше Упрямцу сесть и поесть с ним за одним столом.

Папаша Упрямец покачал головой и не подчинился.

Командир сказал: Ты опять не слушаешься.

Упрямец ответил: Это мое правило. Я должен следовать правилам.

Командиру только и оставалось, что есть в одиночестве, как обычно. Он не ушел сразу, как поел, дождался Упрямца, который пришел помыть посуду, и сказал ему, держа в руках вновь обретенное письмо: Это – последнее письмо моего отца. Он умер вскоре после того, как написал его. А я не смог вернуться домой и проводить его в последний путь. Нельзя быть одновременно и почтительным сыном, и верным стране солдатом.

Папаша Упрямец произнес: Мне не приходят письма, мой отец и все остальные в семье – неграмотные, я даже не знаю, живы ли они. Но когда я уходил служить, они были живы.

А почему ты пошел служить? – спросил командир. Его глаза заинтересованно блеснули, словно он очень хотел услышать ответ.

Папаша Упрямец ответил: Ради пропитания. У нас в семье слишком много народу.

Командир рассмеялся, услышав это: Тоже верно, все правильно.

Папаша Упрямец услышал что-то в его голосе и спросил: Командир, а вы почему пошли в армию?

Командир выбросил зубочистку, которой ковырялся в зубах, и произнес: У меня все прямо наоборот, я – из семьи богачей, у нас было несколько тысяч му[2 - Мера площади, примерно 670 кв. м.] земли, больше десяти магазинов, денег и еды – всего с избытком.

Зачем же вы тогда пошли в армию?

Ради революции.

Какой революции?

Командир не смог так сразу ответить, словно это было сложно; он как будто подбирал понятные слова и после некоторого размышления сказал: Революция – это как если бы ты шел по одному пути и почувствовал, что путь этот – ошибочный, и тогда принял решение выбрать тот путь, который считаешь правильным.

Папаша Упрямец почесал голову, обдумывая слова командира, и потом после раздумий отозвался: Я буду следовать за вами, командир! Ваш путь наверняка правильный!

Не факт, произнес командир. Он взял фуражку со стола, посмотрел на кокарду с белым солнцем на голубом фоне и надел ее. Положив письмо в карман, он вышел из комнаты. Его охранник Вэй Асань моментально последовал за ним, словно пес.

Папаша Упрямец продолжал обдумывать слова командира и все больше чувствовал замешательство.

Когда же ему показалось, что он понял, что сказал командир, тот был уже арестован военным трибуналом дивизии.

Папаша Упрямец недолго пробыл ординарцем, это был конец 1934 года, тогда только-только завершилась битва на реке Сянцзян[3 - Поздней осенью 1934 года, понеся большие потери, китайская Красная армия форсировала реку Сянцзян и успешно прорвала блокаду Гоминьдана.].

Командира Вэй Цзянфэя обвинили в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Незадолго до ареста командира полка у Папаши Упрямца было предчувствие, что дела у того идут не очень хорошо. Он обнаружил, что за командиром следят, а в его отсутствие кто-то заходит в его комнату и роется в вещах.

Однажды Папаша Упрямец ходил за овощами, вернулся, вошел через ворота во двор и прошествовал прямо на кухню. Он взял нож, чтобы начать резать мясо, и тут увидел, как из окна комнаты командира полка один за другим выпрыгнули два человека; затем они выбежали через открытые ворота. Папаша Упрямец с ножом в руке помчался за ними, но догнать не смог. Один из убегавших на ходу что-то выронил – какой-то документ. Папаша Упрямец подобрал его и отдал командиру, когда тот вернулся.

Командир взглянул на документ и холодно усмехнулся: Свои люди. Завтра отдам им.

Папаша Упрямец недоуменно сказал: Зачем же свои люди пробираются сюда украдкой, словно воры?

Командир ответил: Свои люди своим же не доверяют, вот так-то вот.

А почему они не доверяют вам, командир?

Потому что я из Гуанси. Когда я командовал в армии Чан Кайши, они подозревали, что я в сговоре с гуансийской армией или даже с коммунистами.

А разве армия Чан Кайши и гуансийская армия – это не правительственные войска? Разве не вместе борются с коммунистами?

Командир полка выпил принесенную Папашей Упрямцем воду и произнес: Ту воду, что ты принес, я могу пить спокойно. А вот то, что принесут другие, даже если это вино или мясо, – с этим мне надо быть осторожным. Понимаешь, о чем я?

Упрямец хотел кивнуть, но вместо этого покачал головой: может, и понял, да не до конца.

Командир посмотрел на стоявшего в стороне Вэй Асаня: А ты?

Тот тоже покачал головой.

Командир сказал: У меня были и охранник, и ординарец, но из других провинций. Я их обоих поменял. Заменил вами. Смекаете почему?

Вэй Асань ответил: Потому что мы понимаем говор вашего родного края. И вместе мы можем говорить только на нашем родном языке. Кроме нас никто не может на нем говорить, и окружающие нас не поймут.

Папаша Упрямец произнес: Вы взяли нас, потому что мы вас не предадим.

Услышав такое, командир даже чашку не поставил, порывисто раскрыл объятия и обхватил головы Вэй Асаня и Упрямца, крепко прижал их к себе, в такой позе они выглядели, словно две тыквы или две утки на разделочной доске.

В той руке, которой командир обхватил голову Упрямца, он держал чашку с чаем. Командир наклонил ее, и горячая вода потекла по шее Упрямца, обжигая кожу.

Упрямец терпел без единого звука, как бык, который не боится ни огня, ни льда.

С того дня Упрямец стал еще более осторожным и внимательным. Когда командира не было на месте, он не отходил от дома ни на шаг. Если ему действительно требовалось уйти, насыпал слой мелкого песка там, где могли пройти люди, а еще на важные предметы и документы клал пару волосков, чтобы сразу обнаружить, если кто-то их тронет.

Папаша Упрямец полагал, что так он может защитить командира полка. Он должен был это сделать, потому что чувствовал: тот – хороший и удивительный человек. Командир из богатой семьи с большим состоянием, но тем не менее не колеблясь отправился в армию командовать войсками, и все это – ради революции. Революционные цели командира отличались от целей самого Папаши Упрямца, заключавшихся в том, чтоб поесть. Правильный путь, о котором говорил командир, был большим и долгим, и хотя командир полагал, что сейчас он, возможно, идет по не совсем верной дороге, все же он стремился к правде. Командир не обижал бедняков, он особенно доверял ему, Папаше Упрямцу, и Вэй Асаню, своим землякам, он даже сдружился с ними. Он дальновидный и в своих поступках не совершит ошибки. Поэтому Папаша Упрямец собирался решительно и бесповоротно следовать за командиром. Он не может обмануть его ожидания.

Но командира все-таки арестовали.

В день ареста шел снег. Папаша Упрямец приготовил еду, зажег древесный уголь и ждал командира.

А тот все никак не возвращался.

За три дня до этого командир дал четкое указание: если однажды он и охранник не вернутся к ужину, то Папаша Упрямец должен сразу же бежать. И чем дальше, тем лучше. Если не сможет найти армию коммунистов, то гуансийская армия тоже сойдет, в общем, главное – покинуть расположение войск Чан Кайши.

И вот прошло время ужина, а командир с Вэй Асанем так и не вернулись, наверняка что-то случилось.

Но Папаша Упрямец не сбежал.

Дальнейшее показало, что он поступил верно. Если бы он сбежал, а не остался для дачи свидетельских показаний, то арестованного командира полка обвинили бы в сговоре с гуансийской армией с целью дать войску коммунистов уйти. Одно преступление было бы отягощено другим, и тогда это не стало бы простым обвинением в недостаточном преследовании армии коммунистов и халатном отношении к служебным обязанностям.

Военный трибунал вызвал Папашу Упрямца и потребовал от него разоблачить командира полка Вэй Цзянфэя и подтвердить, что тот во время битвы на реке Сянцзян вступил в сговор с гуансийской армией и позволил коммунистам уйти.

Допрос вел глава военного трибунала, Упрямец и по сей день помнит его рожу, гнусный тип со змеиным лицом и безжалостным сердцем скорпиона, из-за чего Папаша Упрямец потом называл его Гадюкой.

Гадюка: Я слышал, тебя все зовут Папашей Упрямцем, это – настоящее имя или прозвище?

Папаша Упрямец: Меня с детства так кличут – Папаша Упрямец.

То есть сейчас ты – взрослый?

Мне четырнадцать, если я – взрослый, то вы, значит, уже старик?

Вэй Цзянфэй, твой командир, он совершил серьезный проступок, и мы его арестовали. Ты постоянно находился рядом с ним, наверняка знаешь о нем многое, а может, и был соучастником его темных делишек. Но если только ты выведешь его на чистую воду, то поспособствуешь раскрытию преступления, и мы тебя под стражу не возьмем, отпустим на волю.

Я был денщиком командира, всего-то лишь убирал мочу и дерьмо, готовил еду и стирал одежду, больше я ничего и не знаю.

Не заставляй нас наказывать тебя, чтобы ты сознался. Вот охранник Вэй Асань оказался умнее тебя, он уже дал признательные показания.

Если он признался, то он – нелюдь.

Вэй Цзянфэй, Вэй Асань и ты – вы говорили между собой на каком-то птичьем языке, наверняка обменивались сообщениями и секретной информацией, а ты еще смеешь говорить, что вы не заодно?!

Мы – земляки и говорили на своем местном наречии, а не на птичьем языке.

Гадюка выложил целую стопку материалов: Это все – изъятые нами секретные документы, а также признания вины Вэй Цзянфэя и Вэй Асаня, просто поставь тут свою подпись, и мы тебя отпустим.

Я не знаю иероглифы и тем более не умею их писать.

Тогда поставь отпечаток пальца.

Я не должен пачкать руки.

Гадюка без лишних разговоров подал глазами знак своему подчиненному, тот схватил Упрямца за большой палец правой руки и приложил к документу.

Через несколько дней во время суда над Вэй Цзянфэем судья достал свидетельские показания Папаши Упрямца и попросил того подтвердить.

Папаша Упрямец все отрицал.

Судья указал на отпечаток пальца на документе: Это же отпечаток большого пальца твоей правой руки, а ты отпираешься?

Папаша Упрямец поднял правую руку и повертел ею направо-налево, вверх-вниз: Посмотрите, у меня есть большой палец на правой руке?

Все увидели, что на правой руке Папаши Упрямца действительно нет большого пальца.

«Показания» Папаши Упрямца признали сфабрикованными. Командир полка Вэй Цзянфэй избежал смертной казни, получил легкое наказание – его приговорили всего лишь к тюремному заключению.

Через много лет, когда Вэй Цзянфэй уже перешел на сторону Коммунистической партии и стал офицером Народно-освободительной армии Китая, он вспоминал то время, когда порвал с прошлым, а жизнь его была как натянутая струна, и никак не мог забыть того преданного ординарца, который нашел столь радикальный выход из положения.

После того как его насильно заставили поставить свой отпечаток на свидетельском документе, Папаша Упрямец вернулся к себе. Он посмотрел на этот потенциально смертельно опасный палец, без колебаний схватил кухонный нож и с маху отхватил его.

С того момента Папаша Упрямец лишился большого пальца правой руки, иными словами, у него теперь осталось всего девять пальцев.

Позднее он вернулся в деревню Шанлин и там сильно отличался от остальных – и из-за того, что на руке у него недоставало пальца, и из-за неповторимости пережитого опыта.

В нынешнем году ему исполнилось сто лет, его жизнь овеяна преданиями.

Служба в армии – всего лишь начало его столетней истории и этой легенды.




Глава 2

Заградотряд


Папаша Упрямец – самый главный долгожитель в нашей деревне Шанлин. В этом году ему стукнуло сто.

Когда мне было шесть, Упрямцу было уже пятьдесят. Он был силен как бык. Я думал, что его прозвали Упрямцем из-за сходства с быком. Только потом я узнал, что это не так, или, по крайней мере, не совсем так. В отличие от обычных людей у него на голове росло два рога. Он часто бывал не в ладах с другими людьми, постоянно упрямо бодался с ними. Вот что важно. Так и возникло это прозвище.

В первый раз я столкнулся с Папашей Упрямцем, когда захотел посмотреть, как выглядят рога на его голове, а еще лучше – потрогать их. Но Папаша Упрямец носил шапку и зимой, и летом, а заставить его снять ее было делом нелегким. Для начала следовало выпросить у него рассказ. И вот когда он полностью погрузится в повествование, тут-то и не зевай: надо внезапно сорвать с него шапку, посмотреть на его рожки и попробовать пощупать их. Таков был мой план.

Однако план мой так и не осуществился. Причина заключалась в том, что рассказы Папаши Упрямца оказались настолько захватывающими, что я и сам погружался в них с головой и напрочь забывал про рожки.

История про то, как Упрямец командовал сражением, оказалась самой первой из услышанных мной.

В 1938 году восемнадцатилетний Папаша Упрямец участвовал в битве за Тайэрчжуан[4 - Битва за Тайэрчжуан (с 24 марта по 7 апреля 1938 года) – одно из сражений Японо-китайской войны.]. Он был бойцом заградотряда. Заградотряд – это подразделение, созданное для предотвращения дезертирства солдат и офицеров. В регулярной армии и на обычной войне такие отряды редко используются, да их даже просто не существует. Если во время рядовых сражений солдаты бегут с поля боя, то контроль за боевыми действиями берет на себя командир или пулеметчик. А заградотряд – его создают специально и только в случаях напряженных сражений и в какой-нибудь критический момент. На самом-то деле, когда началась битва за Тайэрчжуан, в китайской армии никакого заградотряда не было. Казалось, что в сражении двухсот девяноста тысяч китайских солдат против пятисоттысячной армии японских чертей в заградотрядах нет необходимости. Однако когда заместитель командующего 5-м боевым участком и по совместительству командующий 3-й армейской группой Хань Фуцзюй[5 - Хань Фуцзюй (1890–1938) – военно-политический деятель, губернатор Шаньдуна, один из командующих в битве за Тайэрчжуан, подозреваемый в сотрудничестве с японцами.] отказался следовать приказам командующего 5-м боевым участком Ли Цзунжэня[6 - Ли Цзунжэнь (1891–1961) – военно-политический деятель, генерал армии Гоминьдана, командовал несколькими сражениями в Японо-китайской войне; глава «Новой гуансийской клики» милитаристов, первый вице-президент Китайской Республики.] и отступил, не приняв боя, китайская армия не только лишилась естественной преграды в виде реки Хуанхэ; такие города, как Цзинань, Тайань и другие, были сданы врагу, в результате чего северный участок Тяньцзинь-Пукоуской дороги оказался открыт, что позволило японской армии безостановочно продвигаться вперед. А это оказало влияние на весь ход сражения при Сюйчжоу. Хань Фуцзюй был расстрелян по приказу Чай Кайши. Это стало уроком: отступление без боя и последующий расстрел Ханя поставили командующего боевым участком Ли Цзунжэня перед актуальной и жизненно важной задачей – создать заградотряды в каждой дивизии и бригаде всех армейских групп. Почти весь свой батальон охранников Ли Цзунжэнь направил в эти заградотряды. В охранном батальоне Ли Цзунжэня все солдаты как на подбор были из Гуанси, сильные в боевом деле, их лично отбирал для Ли Цзунжэня Бай Чунси[7 - Бай Чунси (1893–1966) – китайский генерал, родом из Гуанси, позже министр обороны Китайской Республики.]. Самое тут важное – что они были верны своему гуансийскому командиру, командовавшему всей кампанией. Посылая их в заградотряды, Ли и Бай наверняка были уверены в них и спокойны за дело.

Папаша Упрямец был направлен в 91-ю бригаду 31-й дивизии 20-го корпуса. Полем битвы был как раз Тайэрчжуан. Командир 91-й бригады Не Цзыбинь недоуменно и даже с некоторым презрением смотрел на присланных командующим бойцов заградотряда – низкорослых, с темной кожей и совсем юных. Он спросил Папашу Упрямца:

Малец, как же ты попал в охрану?

Упрямцу это шибко не понравилось, и он немедленно пустился в препирательства: А как вы-то попали в командиры бригады?

Не Цзыбинь рассердился: Здесь я задаю вопросы, не дорос ты еще мне вопросы задавать, что о себе возомнил?

Папаша Упрямец произнес: Этот вопрос вы не мне должны задавать.

Если не тебе, то кому?

Начальнику Генштаба Бай Чунси, это он меня выбрал.

Бай… А ты откуда родом?

А как вы думаете?

Глядя на занозистого парня, что осмелился с ним препираться, командир бригады Не Цзыбинь уже определил, что тот из Гуанси. Ему сделалось малость не по себе: хотя его подразделение и относилось непосредственно к группировке Чан Кайши, сейчас оно находилось под прямым командованием командиров-гуансийцев, тут понимать надо, что у него были все основания опасаться. Поэтому он быстро скумекал, что да как, сменил тон и изрек, подняв большой палец руки:

Гуансийцы в бою всегда проявляют мужество, храбрость, свирепость, точно дикие звери.

Папаша Упрямец сказал: Моя задача на этот раз не участвовать в бою, а наблюдать за боем. Я разберусь с каждым, кто посмеет не подчиниться военному приказу и попытается удрать.

Не Цзыбинь спросил: А если это буду я, командир бригады?

Да без разницы!

Не Цзыбинь внезапно повеселел, своей огромной хэбэйской ручищей хлопнул гуансийского парнишку по плечу: А ты смелый! Ты мне нравишься. Но не волнуйся, если я, Не Цзыбинь, бью японских чертей, то и приказа не ослушаюсь, и не дезертирую. Если хоть кто-то из моих бойцов посмеет бежать с поля боя, можешь расправиться с ним, я не стану вмешиваться.

Папаша Упрямец увидел, что своим препирательством с командиром бригады заслужил уважение, и его отношение к Не Цзыбиню тоже смягчилось: Вот теперь я могу рассказать вам, как стал служить в батальоне охраны главнокомандующего Ли.

Не Цзыбинь остановил его жестом руки: Не надо.

Папаша Упрямец и другие члены его отряда прибыли в 3-й батальон 183-го полка. Задача батальона заключалась в том, чтобы уничтожить позиции японской артиллерии у деревни Люцзяху в Ули к северу от Тайэрчжуана. Японцы вели шквальный огонь по Тайэрчжуану со стороны Люцзяху, в результате чего атака 3-го батальона захлебнулась.

Заградотряд во всеоружии следовал за 3-м батальоном. У всех членов отряда на рукавах были повязки со словом «Заградотряд», они выглядели величественно, словно императорская гвардия с мечами прямехонько из императорской оружейной мастерской. Они неумолимо шагали вперед, а когда наталкивались на забившихся в воронки от снарядов или траншеи солдат, то уговорами или насильно заставляли их продолжать движение. Если кто-нибудь отступал, заградотряд сперва давал предупредительный выстрел в воздух. Ну уж если предупреждению не внимали и продолжали отход, тут стволы ружей опускались. А тех, кто пересекал заградительную линию, расстреливали на месте. Вот так заградотряд уничтожил трех дезертиров.

И все равно постоянно попадались бегущие в панике солдаты, и количество их было немалое, они налетали как саранча, и заградотряд, состоявший всего из пяти человек, не мог расстрелять их всех – да и рука не поднималась.

Отступавшие останавливались, однако ж обратно в бой возвращаться не спешили. И хотя бойцы заградотряда больше не стреляли, но и уступать не собирались. Так вот стояли друг против друга, словно пятеро волков против стаи шакалов, тупиковая ситуация.

Среди дезертиров оказался один в звании младшего лейтенанта, командир взвода. Почти наверняка с ним были его подчиненные, последовавшие за командиром. Он вышел вперед и поприветствовал заградотряд поднятыми руками, сжатыми в кулаки:

Братья, будьте так добры, отпустите нас, дайте нам пройти, мы вам будем очень признательны, наша благодарность не будет иметь границ.

Из заградотряда тут же выступил человек, это был как раз Папаша Упрямец. Он подошел к младшему лейтенанту, пристально посмотрел на него, а затем плюнул и произнес, тыча в него пальцем: Кто тут тебе брат, мать твою? Бери своих дезертиров и марш в бой! Вот тогда мы тебя и их не будем судить по военным законам!

Когда в лейтенанта плюнули, да еще и так обругали, он пришел в ярость: Да ты хоть знаешь, кто я такой?

Да мне, твою мать, все равно! Для меня ты – дезертир!

Командир бригады Не Цзыбинь – муж моей старшей сестры, сказал младший лейтенант, говорил он с хэбэйским акцентом и держался уверенно.

Командир бригады – муж твоей старшей сестры, а командир Ли – мой дядя и командир Бай – мой названый отец! – сказал Папаша Упрямец, он не только постоянно препирался, но еще и любил потрепаться.

Младший лейтенант ответил: Ну, раз уж у нас такая поддержка наверху, где все чиновники друг друга прикрывают, значит, и мы тут внизу тоже все родственники.

Папаша Упрямец произнес: Я хотел сказать, что моя поддержка покруче твоей будет, теперь веришь, что я посмею тебя расстрелять?

Младший лейтенант выпятил грудь: Давай, стреляй! Я – дезертир, это правда, но почему я, почему мы стали дезертирами? У японцев слишком хорошее оружие и огневая мощь, нам их не одолеть.

Упрямец сказал: Ты, мать твою, просто боишься смерти, и какое б ни было у них оружие – это не имеет значения.

Младший лейтенант ответил: А ты, мать твою, встречал когда-нибудь японцев? Если бы ты повоевал с ними и узнал, насколько они жестоки, то разве сам не зассал бы? Ты, мать твою, только и можешь, что тут, в тылу, запугивать нас, китайцев.

Упрямец отошел назад на пару шагов и поднял автомат: Даю тебе тридцать секунд, сам решай – идти тебе в тыл или продолжать атаку.

Примерно через тридцать секунд лейтенант повернулся лицом к японскому артиллерийскому огню и спиной к дулам ружей заградотряда, но вперед не пошел, словно ожидая, что сзади прилетит пуля.

Папаша Упрямец убил младшего лейтенанта с одного выстрела.

Остальные дезертиры как увидели это, так и обделались со страху, застыли на месте, не зная, как поступить.

Папаша Упрямец сказал перепуганным солдатам: Если отступите, то точно умрете, а если пойдете в атаку, то еще есть шанс выжить. Пусть вы боитесь смерти, но вы же мужчины, будьте настоящими китайцами!

Один дезертир ответил: Ты убил нашего взводного, у нас теперь нет командира.

Папаша Упрямец произнес: Сейчас я – ваш командир.

Командир заградотряда и хотел бы его остановить, да неудобно было, и вот дезертиры под командой Папаши Упрямца развернулись и пошли в атаку.

Командир 3-го батальона Гао Хунли и оставшаяся часть его бойцов все еще находились в ловушке на передовой позиции и, угодив в такую переделку, совершенно пали духом. Внезапно он увидел, что дезертиры вернулись, а ведет их какой-то незнакомый военный. Гао словно обрел второе дыхание, воспрял духом и бросился им навстречу. И тут разглядел повязку на рукаве незнакомца:

А заградотряд-то и вправду оказался полезен!

Папаша Упрямец снял повязку: Теперь я – ваш командир взвода. Предыдущего командира я расстрелял.

Командир батальона Гао произнес: Нет, ты сейчас – командир первой роты, командир которой отдал жизнь за Отечество. Заменишь его, а солдаты, которых ты вернул, пойдут с тобой.

Папаша Упрямец сказал: Вы даже имени моего не спросили и сразу назначили командиром роты. А если я погибну? Вы и как звали-то меня не будете знать.

Командир Гао ответил: Папаша Упрямый, когда эта битва закончится, я расспрошу тебя обо всех родственниках до восьмого колена.

Папаша Упрямец увидел, что командиру даже прозвище его известно, пусть и не вполне точно, но и так сойдет. Удовлетворенный, он повел своих солдат в первую роту и принял командование.

В первой роте осталось меньше пятидесяти человек, и вместе с солдатами, которых привел Упрямец, всего получилось семьдесят бойцов. После подсчета личного состава он проверил все оружие и боеприпасы, а потом заново все перераспределил. У каждого должен был быть большой нож и восемь ручных гранат. Папаша Упрямец обратился к солдатам, которые собрались и были уже готовы к атаке: Ножи – резать япошек, гранаты – взрывать артиллерийские позиции, смотрите, кидайте в сторону вражьих орудий, не перепутайте.

В этот момент подошел командир батальона Гао Хунли и попросил: Выдайте мне тоже один большой нож и восемь ручных гранат.

Папаша Упрямец строго взглянул на командира: Вам нельзя.

Почему нельзя?

Потому что вы – командир батальона.

Но сейчас нужен не командир батальона, а солдат, способный сражаться и убивать. Я хочу быть с вами, солдатами, поэтому мне нужны нож и восемь гранат.

Папаша Упрямец произнес: Тогда ладно.

И хотя командир Гао сказал, что командир батальона не нужен, на самом деле это было не так. С его призывами и приказами третий батальон пошел в атаку. Сколько атак было до этого – неизвестно, но эта точно стала последней.

Командир Гао сражался в первых рядах, и Папаша Упрямец бился с ним плечом к плечу, они были словно две повозки, несущиеся бок о бок, или же два мечника на состязании, они прокладывали кровавый путь и служили примером для идущих вслед за ними рядовых. Своими длинными ножами они срубали головы врагов, головы япошек – япошки, как и все люди, были из мяса и костей и не могли устоять, когда их рубили и кромсали. Столкнувшись со свирепыми и стремительными китайскими воинами, готовыми умереть вместе с врагом, япошки были потрясены и напуганы, в результате не смогли оказать сопротивление, побросали оружие и обратились в бегство.

После этой битвы в живых из третьего батальона остались только трое. Если не считать Папаши Упрямца, то двое.

Командир Гао Хунли погиб на поле боя, он был сражен пятью пулями и упал рядом с Папашей Упрямцем.

После уничтожения артиллерийской позиции японцев Папаша Упрямец подошел к телу командира батальона Гао Хунли, чтобы почтить его память. Обращаясь к командиру, который на передовой повысил его в должности, он произнес: Все умерли, и вы умерли, кто еще подтвердит, что я полдня был командиром роты? Из моей роты остался я один. То, что я был ротным, знает Небо, знает Земля, знаем вы да я… Хорошо, возвращаю вам эту должность, будем считать, что вы меня не назначали.

Битва за Тайэрчжуан завершилась, Папаша Упрямец вернулся в заградотряд.

То, что он сам себя назначил командиром взвода, лично повел дезертировавших солдат в атаку бить врагов и уничтожил артиллерийскую позицию японцев, знали все, но никто не знал, что он был командиром роты. Новость долетела до главнокомандующего Ли Цзунжэня, тот вызвал к себе Упрямца и сказал, обращаясь к этому бесстрашному земляку-охраннику:

Когда это я стал твоим дядей? Что-то не припомню я такого племянника.

При разговоре присутствовал начальник Генштаба Бай Чунси, он произнес: Он еще заявил, что я – его названый отец!

Упрямец ответил: Главнокомандующий и начальник Генштаба, если вы считаете, что я этого недостоин, то я заберу свои слова обратно, будем считать, что я просто перднул в воздух.

Все присутствовавшие так и обмерли от страха.

Главнокомандующий Ли Цзунжэнь сказал сердито: Ты слишком уж громко перднул, только председатель комитета Чан Кайши не знает о случившемся. Куда такое годится?

Папаша Упрямец ответил: Пусть главнокомандующий вынесет решение.

Ли Цзунжэнь был сконфужен и только махнул рукой: Возвращайся откуда пришел.

Бай Чунси заметил, что Ли Цзунжэнь рассержен был не по-настоящему, но вот смущение и неловкость его были искренними. Он посмотрел на Ли Цзунжэня и Папашу Упрямца и сказал последнему: Тогда давай, иди ко мне.

С этого момента Папаша Упрямец действительно повсюду следовал за Бай Чунси и служил при нем во взводе охраны. Таким образом, Папаша Упрямец был к нему ближе, чем к Ли Цзунжэню, и всего на шаг дальше, чем личный телохранитель. Куда бы Бай Чунси ни отправился, Папаша Упрямец почти везде следовал за ним. Вместе с командиром он участвовал в многочисленных сражениях, вот так и прошло 11 лет – с 1938 по 1949 год.

В 1949 году Народно-освободительная армия отправилась на юг, и подобно тому, как осенний ветер единым порывом сметает опавшие листья, нанесла сокрушительный удар вооруженным силам Гоминьдана. 3-й корпус под командованием Бай Чунси терпел поражение одно за другим, из Дунбэя – северо-восточного Китая – они отступили в Хэнань, оттуда – в Хунань, а дальше – в Гуанси, в свое «родовое гнездо».

Битва при Хэнбао стала ключевой для защиты армией Гоминьдана небольшой части южных и центральных регионов. Если проиграть эту битву, то придется отступить в Гуанси, а к югу от Гуанси уже море; если и дальше отходить, то солдаты будут уже не солдаты, они превратятся в бездомных собак, сброшенных в воду, которым не суждено выбраться на сушу и начать новую жизнь.

7-я армия 3-го корпуса гоминьдановской армии состояла сплошь из земляков Бай Чунси – уроженцев Гуанси, это были хорошо вооруженные, бесстрашные и умелые воины, поэтому их называли «Стальной седьмой отряд». Бай Чунси возлагал на них все надежды.

Момент был напряженный, критический, поэтому, возможно, Бай Чунси и пришлось прибегнуть к тому же методу, что и во время битвы при Тайэрчжуане, – к созданию заградотрядов. Он направил в них надежных бойцов своего охранного батальона, кого-то в качестве рядового, а кого-то – командиром.

Папаша Упрямец был направлен в 171-ю дивизию седьмой армии командиром заградотряда.

Командира 171-й дивизии звали Чжан Жуйшэн, родом он тоже был из Гуанси. Глядя на крепко сбитого Папашу Упрямца, Чжан произнес на родном наречии: Пожалуйста, постарайся, брат, победа или поражение в этой битве зависят от вашей силы!

Папаше Упрямцу эти слова пришлись не по нраву, они напомнили ему слова командира бригады Не Цзыбиня. Он посмотрел прямо в лицо командиру дивизии, который, казалось, сбросил с себя всякое бремя ответственности: Меня просишь? А ты-то, командир дивизии, для чего тогда нужен? Я – слежу за дезертирами, а не командую боевыми действиями. Ты тут командир. Выиграем, так это твое умелое руководство, а проиграем – значит, командуешь плохо. Я всего лишь пришел на подмогу.

Командир дивизии Чжан Жуйшэн выслушал эти слова, хотя ему и было неприятно. Поскольку Папаша Упрямец все-таки был человек лично от Бай Чунси, да к тому же еще и земляк, поэтому командир дивизии проявил уважение и поприветствовал его.

Он обратился к строптивому Папаше Упрямцу:

В 171-й дивизии более шести тысяч солдат и офицеров, они все – наши земляки из Гуанси, надеюсь, вы не убьете кого-то по ошибке или по ложному обвинению, когда начнете карать дезертиров.

Папаша Упрямец ответил: Я много лет сражался не на жизнь, а на смерть и понимаю ситуацию лучше, чем вы.

171-я дивизия обороняла район Чжацзян близ Хэнбао. Упрямец находился в пятистах метрах от основной передовой позиции и там установил линию охранения. Это означало, что никто не должен переходить эту линию, нарушителям прилетит по законам военного времени, то есть их расстреляют на месте.

Битва началась. Сначала артиллерийский огонь Народно-освободительной армии обрушился на позиции 171-й дивизии, издалека это выглядело так, будто пельмени бросали в кипящую воду. Папаша Упрямец видел, как тела его земляков разрывает в клочья, и порой части тел падали прямо перед ним, от чего каждый раз сжималось сердце. Эта душевная боль за погибших соотечественников сильно отличалась от той, которую он испытывал по отношению к жертвам войны с японцами. Те, кто умер за победу над Японией, отдали свои жизни не напрасно, и к душевной боли примешивалось уважение. А тут, на гражданской войне, свои убивали своих, эти смерти были незаслуженными, вот почему кроме боли в сердце рождалась еще и жалость. После артподготовки Народно-освободительная армия пошла в атаку, а правительственные войска сопротивлялись как могли. Две враждующие китайские армии бились отчаянно, не на жизнь, а на смерть, схватка велась исключительно жестоко.

И вот в 171-й дивизии появились дезертиры.

Группками по двое, по трое, словно плывущие по реке коряги, появлялись они перед заградотрядом и сами останавливались, как будто на их пути возникала плотина. Они не пытались прорваться через заградительную линию, а только надеялись, что заградотряд пропустит их и они пройдут, как корабль через шлюз; это было бы замечательно, но невозможно. Лица бойцов заградотряда – как единый монолит, черные дула направлены на дезертиров, они ждали лишь приказа командира, чтобы нажать на спусковой крючок. Дезертиры не хотели умирать от их ружей, но и возвращаться на верную смерть тоже не желали и потому стояли там, покорясь судьбе и словно ожидая, что из камня вдруг вырастет цветок.

Папаша Упрямец не отдавал приказа сделать предупредительный выстрел и не расстреливал никого, он будто забыл, что он – командир, и невозмутимо застыл на месте, словно каменный лев-страж.

А дезертиров становилось все больше и больше, они прибывали, как покусанные волками, изгнанные со своих пастбищ овцы. Кто не пострадал, поддерживали раненых, некоторые опирались на ружья как на костыли, а другие просто их побросали. Эти бежавшие без оглядки с поля боя солдаты и офицеры думали только о спасении своей жизни. Они притормаживали возле заградительной линии и останавливались, как школьники, топчущиеся перед учителем с линейкой в руке.

Многочисленные эти дезертиры ругались на все лады, кричали, что им больно, что они умирают, и всё по-гуансийски, они даже стонали с южным акцентом. У Папаши Упрямца аж потеплело на душе, и сочувствие и жалость усилились. Всегда непреклонный, вдруг он заколебался, растаял, словно лед в тепле возле очага. Не в силах сдержать чувства, он крепко выругался на родном наречии:

Ай па ме коу тай тангви, cоу теу па, паге ма ган! (Твою ж… мои дохлые яйца, бегите! Возвращайтесь домой!)

Услышав это, дезертиры поняли, что начальник заградотряда – их земляк, они испытали облегчение и возрадовались. Они двинулись вперед и пересекли заградительную линию, словно мигрирующие животные – реку, а потом умчались прочь. Папаша Упрямец стрелял в воздух, не двигаясь с места, как будто был недоволен тем, что дезертиры бегут недостаточно быстро, – и в то же время он вроде бы и выполнял свои должностные обязанности.

Первая волна дезертиров словно пробила брешь в плотине. Это была даже не брешь – как будто открыли ворота шлюза и пустили воду. За первой волной хлынула следующая, которая, естественно, тоже успешно прошла вперед.

Папаша Упрямец сказал своим подчиненным из заградотряда: Вы тоже бегите, если не хотите умереть.

Весь заградотряд ласточками разлетелся в разные стороны.

Прибежал командир дивизии Чжан Жуйшэн с двумя охранниками. Полы его мундира были распахнуты, оголяя живот, фуражка съехала набок, но в руках он сжимал пистолет. При виде одиноко стоящего Папаши Упрямца командир спросил: А твои бойцы?

Папаша Упрямец ответил: Убежали.

А ты почему остался?

Папаша Упрямец сказал: А почему я должен убегать?

Командир произнес: Если ты сейчас не убежишь, тебя возьмут в плен солдаты Народно-освободительной армии.

Упрямец ответил: В плен я не сдамся!

Ну, тогда ты героически погибнешь, тебе выбирать, отозвался командир.

Комдив уже собрался уходить, как вдруг кое о чем подумал и приказал своим охранникам раздеться, чтобы поменяться с ними одеждой. Те поспешно сняли с себя одежду, чтобы командир выбрал, какая ему впору; казалось, в этот момент, когда жизнь и смерть решаются, они получали удовольствие, переоблачившись в командующего.

Папаша Упрямец сурово прикрикнул: А ну стоять! Двинетесь – стрелять буду!

Командир дивизии и оба его охранника обернулись и увидели наведенное на них дуло автомата.

Одевайтесь-ка, да каждый в свое, произнес Папаша Упрямец, он повел дулом автомата, и все поняли намек. Поняли они и то, что Папаша Упрямец жестокий человек, поэтому надели каждый свою одежду.

После этого Папаша Упрямец сказал охранникам: Уходите.

Командир, глядя на удаляющихся охранников, спросил: А как же я?

А вы остаетесь.

Почему?

Вы – командир дивизии.

Дивизии? Командир горько усмехнулся. Из шести с лишним тысяч человек кто-то погиб, кто-то сбежал. Я тут один, какой из меня командир дивизии.

Поэтому вы и должны остаться.

Я спрашиваю тебя – зачем мне оставаться? С минуты на минуту вся наша армия будет разгромлена, а в плен я попасть не хочу. С моим командирским званием плен – это верная смерть.

Вы не здесь будете ждать, а пойдете со мной.

Куда?

Папаша Упрямец ответил: К главнокомандующему Баю для объяснений.

Командир Чжан Жуйшэн ошеломленно уставился на Упрямца как на идиота: У тебя что, крыша поехала?

Нет.

Если крыша на месте, то что же ты с ума сходишь? Тебя в башку ранило? Не стыдно являться к командующему Баю? Что можно тут объяснять?

Говоря по правде, мы пойдем, чтобы ответить за свои действия, сказал Папаша Упрямец. Мы оба виноваты. Вы плохо руководили, а я отпустил дезертиров. Вы понесете ответственность за ваши действия, а я признаю свою вину.

Ты понимаешь, что это означает самим искать свою смерть? – произнес комдив.

Смерть или нет – идти все равно надо. Командующий Бай ко мне хорошо относился, к вам тоже.

Я не пойду.

Нужно идти. Я приказываю вам идти со мной.

У тебя нет полномочий приказывать мне!

Есть, сказал Папаша Упрямец. Он знаком показал командиру дивизии свои шевроны заградотряда. Я могу приказывать любому, кто пытается сбежать во время сражения, включая и вас.

Почему ты отпустил столько дезертиров, а ко мне привязался и не отпускаешь?

Потому что они – солдаты, они как лошади. Лошади – ни в чем не виноваты, поэтому я выпустил их на волю. А вот вы – командир, на самой высокой должности, то есть тот, кто ездит на лошадях и ходит за ними. И если лошадь от вашего недогляда помрет или сбежит, разве не надо держать ответ перед хозяином? Ответьте мне.

Комдив заколебался, словно слова Папаши Упрямца проняли его.

Если сейчас не уйти, мы точно станем пленниками коммунистов, произнес Папаша Упрямец.

Невдалеке уже клубилась пыль, и воздух сотрясали воинственные крики.

Командир оценил ситуацию и сказал: Пошли.

Они шли плечом к плечу, размеренным шагом, словно два поссорившихся брата, имеющие одну цель. На поясе у комдива висел револьвер, а у Папаши Упрямца на шее болтался автомат, казалось, что никто ни на кого не нападает, и они вроде и боятся смерти, а вроде и нет.

Однако даже если бы они бежали, все равно доложить командующему Бай Чунси они бы уже не успели. Армия коммунистов заняла позицию, уничтожила прикрытие и бросилась в погоню, словно стая волков, окружившая нескольких овец.

Так Папаша Упрямец и командир дивизии Чжан Жуйшэн стали пленниками Народно-освободительной армии.

В Народно-освободительной армии с пленными хорошо обращались. Кто был готов вступить в их ряды, тех приветствовали. Кто хотел вернуться домой, тем давали денег на дорогу и отпускали. Папаша Упрямец выбрал вернуться домой.

Так совпало, что заместитель командира роты, отвечавший за решение судьбы пленных, был тоже из деревни Шанлин, и звали его Вэй Чжэннянь. Ему было всего восемнадцать лет, а Папаше Упрямцу – двадцать девять. Когда они впервые столкнулись, то не узнали друг друга, потому что Упрямец уехал из дома давным-давно, и оба они с той поры сильно изменились. Однажды Вэй Чжэннянь проводил для пленных рядовых солдат урок политподготовки, и говорил он на нормативном китайском. Когда он упомянул о том, что тоже был солдатом гоминьдановской армии и потом сложил оружие, да не один, а вместе со своей ротой, Папаша Упрямец выругался по-чжуански: вот ведь, мол, какое мелкое и наглое яйцо. После занятия Вэй Чжэннянь отвел Папашу Упрямца в сторону и произнес на чжуанском: Ты ж меня обругал!

Папаша услышал родное наречье и тут же спросил: Откуда ты?

Вэй Чжэннянь ответил: Дуань.

А в Дуане откуда?

Из Цзинчэна.

А там откуда?

Шанлин.

Так и я из Шанлина!

А чего ты тогда меня не признаёшь?

А ты чей сын?

Вэй Гуанцю.

О! Я вспомнил! Когда я пошел служить, ты был еще совсем мелким. А сейчас ты вырос, изменился. Да и я изменился.

Это тебя называли Папаша Упрямец?

Да, это я.

Ты такой молодой, а уже Папаша, вот это круто!

Потому что я постоянно со всеми препираюсь.

Я советую тебе перейти на нашу сторону, вступить в Народно-освободительную армию.

Нет, я хочу домой.

Почему?

А почему нет?

Служить в Народно-освободительной армии хорошо, есть перспективы.

Это потому что ты в девятнадцать лет уже стал заместителем командира роты?

Я стал заместителем командира роты, потому что совершил подвиг, а не потому, что купил эту должность.

Если уж о подвигах, так у меня их больше.

Твои подвиги – это убийства солдат Народно-освободительной армии?

Я убивал япошек. Был в битве при Тайэрчжуане, в деревне Люцзяху, в бою, где были уничтожены артиллерийские позиции японской армии, давай же проверь, был ли я там?

Я знаю, что ты отпустил многих гоминьдановских дезертиров.

А как иначе? Если бы они продолжали драться с вами, полегло бы еще больше народу.

Если ты вступишь в Народно-освободительную армию, то будешь нашим, своим.

Я вернусь домой, стану простым крестьянином, разве не буду я тогда тоже вашим?

Когда два жителя деревни Шанлин встретились на чужой земле и давай спорить, костерить друг друга да пререкаться, разве это не радость? Ни один не мог переубедить другого. Недолго они пробыли вместе, а потом разошлись, и каждый пошел своей дорогой.

Эту историю про то, как Папаша Упрямец случайно встретился с односельчанином Вэй Чжэннянем, я услышал от другого участника событий – собственно Вэй Чжэнняня, – когда уже стал взрослым. Это произошло в 1990 году, он тогда занимал пост секретаря окружного парткома города Цзиньчэн, а я пришел к нему брать интервью. Я был специальным корреспондентом журнала «Партийная дисциплина», и когда задавал вопросы касательно неподкупного правительства, дополнительно спросил о его общении с Папашей Упрямцем. Главное, что я хотел узнать: говорил ли Папаша ему те самые слова. И этот отличившийся в бою шанлинец, достигший выдающихся политических результатов, сказал:

Он был упрямый, но пыль в глаза не пускал.

Я произнес: Если бы Папаша Упрямец вас послушал и вступил в Народно-освободительную армию, возможно, сейчас он стал бы чиновником, как вы. Может, выше по должности, а может, и ниже. Одним словом, точно не был бы простым человеком.

Вэй Чжэннянь ответил: А мог и погибнуть на поле боя. Сейчас он жив и здоров, и это замечательно.

И то верно, сказал я.

Вэй Чжэннянь произнес: Жизнь мимолетна, у кого она была хорошая, а у кого – нет, сейчас сложно сказать, это мы узнаем в день смерти. Когда Вэй Чжэннянь говорил эти слова, ему было пятьдесят шесть. В шестьдесят он вышел на пенсию, затем попал в тюрьму за экономические преступления и просидел там семь лет. Весной 2020 года Вэй Чжэннянь скончался в деревне Шанлин в возрасте восьмидесяти восьми лет.

Папаше Упрямцу сто лет, и он все еще жив.




Глава 3

Кастрация


Поначалу Папаша Упрямец кастрировал свиней, кур, овец, но не трогал быков.

В 1950 году, вернувшись из плена в Народно-освободительной армии, тридцатилетний Папаша Упрямец приехал домой, в Шанлин, и стал простым крестьянином. В четырнадцать лет он ушел в армию и семнадцать лет не возвращался в родные края. Но теперь он решил пустить корни и решительно и бесповоротно остаться тут навсегда.

Семья Папаши Упрямца была бедной, она состояла из восьми человек: дедушка, бабушка, отец, мать, два младших брата, младшая сестра и он сам. Но при разделе земли ему ничего не досталось, потому что он служил в гоминьдановской армии. Папаша Упрямец рассердился, считая это несправедливым. Он ездил в деревню, чтобы привести свои аргументы, ездил в волость, но на самом деле никаких аргументов не приводил, а просто скандалил. И чиновникам деревенского уровня, и волостным он талдычил одно и то же: во-первых, я не выбирал, становиться ли мне солдатом Гоминьдана. Встреченный мной отряд накормил меня, так я и присоединился к ним. Когда я только стал солдатом, Гоминьдан воевал с Японией, верно? А позже, когда Гоминьдан начал борьбу уже с Коммунистической партией, что я мог сделать, чтобы они не сражались? Во-вторых, за восемь лет антияпонской войны и четыре года гражданской у меня много заслуг, я зарубил, застрелил, взорвал как минимум десять с лишним японских чертей, а в солдат Народно-освободительной армии я ни разу не стрелял, проверьте, если не верите! В-третьих, я вернулся домой и стал крестьянином, а вы мне землю не выделяете, это все равно как не выдать солдату оружие, где же такое видано!

У деревенских и волостных кадровых работников на все нашелся ответ-опровержение: во-первых, Гоминьдан, в конце концов, – это реакционная клика, и служить им было неправильно; во-вторых, сколько ты там япошек убил, нам все равно, а что в солдат Народно-освободительной армии не стрелял, мы не верим; в-третьих, земля уже распределена, для тебя ничего не осталось, будем считать, что тебе просто не повезло.

И хотя Папаша Упрямец с детства привык спорить с людьми, кадровых работников деревенского правления и волостного правительства переговорить не смог и признал поражение.

Он возделывал три части двух му земли своей семьи, но не было и сотой доли, полученной на его имя, иначе ему досталось бы больше частей. Так что на самом деле он пользовался долей других членов семьи или, иначе говоря, прочие члены семьи вознаграждали его едой. Как бы усердно он ни трудился, хозяином дома ему не стать, потому что у него не было своей земли.

Мысль заниматься кастрацией свиней, петухов и быков зародилась у него именно из-за отсутствия земли.

И тут нужно начать рассказ с убиения живых существ.

Когда в деревне отмечают Новый год, проводят свадьбы или похороны, никак не обойтись без того, чтоб не забить свинью, овцу или курицу. И вот эту тяжелую работу, связанную с кровью и умерщвлением живых существ, никто не хотел выполнять, да и не многие такое умели. И если еще резать кур с горем пополам люди могли, то для забивания свиней и быков приходилось звать человека из другой деревни, иной раз две-три деревни объедешь, прежде чем соберешь команду забойщиков. Денег приходилось платить немало, помимо богатого угощения надлежало еще дать забойщику с собой большой кусок мяса с костью. Это на самом-то деле того не стоило, но тут уж ничего не поделать.

В тот год умер дедушка Папаши Упрямца, ему было девяносто три года. Когда в деревне уходил из жизни тот, кому перевалило за семьдесят, то, согласно традиции, это уже отмечали как счастливое событие. Кроме родственников, все остальные могли не только есть мясо, но и пить вино, играя в разные игры, то есть номинально-то это были похороны, а на деле все участвовали в празднично-увеселительном мероприятии. И уж на похороны девяностотрехлетнего дедушки точно надо было потратиться с размахом. Жирная свинка весом в сто пятьдесят килограмм, которую держали дома, прекрасно подходила для большого пира. Забить свинью и устроить праздник для односельчан – это было желание дедушки еще при жизни.

Специально приглашенного для забоя свиньи человека, как водится, предстояло наградить за труды. В других семьях это не вызывало вопросов, все единодушно соглашались. Но в семье Папаши Упрямца было не так. Папаша Упрямец решительно высказался против того, чтобы приглашать специального человека для забоя свиньи, не одобрял он и не мог принять помощь, за которую следовало платить. Когда односельчане помогали заколоть свинью или быка, их потом кормили раз или два, что вполне справедливо и логично, но давать еще и с собой хорошее мясо на кости – это чересчур! Другие члены семьи тоже не хотели этого делать. Вопрос заключался лишь в том, где найти человека, согласного безвозмездно помочь и который при этом хорошо знает свое дело?

Папаша Упрямец сказал: Всего-то навсего убить свинью? Не верю, что это сложнее, чем убить японского черта. Я буду орудовать ножом, а оба моих младших брата и два кузена пусть помогают.

Возникла еще одна проблема: все члены семьи носили траур, постились, и как тут лично убивать живое существо?

Папаша Упрямец произнес: Можно считать, что убиваем черта. За убийство черта на нас же не падет гнев Небес? Это так же, как я убивал японских чертей.

Таким образом, Папаша Упрямец и его родные и двоюродные братья решили: была не была. Они зажали свинью, снесли ограду свинарника, подтащили стапятидесятикилограммовую тушу, подняли ее и уложили на плотницкий верстак. Упрямец встал в так называемую «стойку всадника» – базовою стойку в ушу, – одной рукой зажал свинье рыло, в другую взял нож, прицелился в горло, а потом с силой ударил, повернул рукоятку ножа и выдернул. В то же мгновенье кровь хлынула, как горный водопад, и потекла в таз для умывания диаметром более полуметра.

Свинья была ранена в жизненно важный орган и без особой борьбы вскоре умерла. Прочие мелкие задачи – побрить щетину, вскрыть живот и выпотрошить, разделить на части – поручили работникам кухни.

Папаша Упрямец и его братья с кузенами смыли с себя кровь и грязь и вернулись к гробу дедушки, чтобы выполнить долг сыновней почтительности. На их лицах застыли смятение и растерянность, они никак не могли успокоиться; больше всего они боялись, что душа дедушки не будет избавлена от мучений в загробном мире, что на него падет кара небесная, и пусть Папаша Упрямец и уверяет на словах, что не боится призраков, но на самом-то деле втайне испытывал страх перед ними.

Через год после похорон дедушки, когда один из младших братьев стал рабочим, а один кузен – солдатом, появились счастливые предзнаменования, и только тогда страх полностью исчез и на сердце стало спокойно. Папаша Упрямец поверил, что дедушка одобрил убийство свиньи, послал благословение с Небес и начал приносить семье счастье.

С этого времени, когда в Шанлине нужно было забить свинью или быка, уже не просили кого-то из других деревень, потому что в деревне был свой, готовый забойщик – Папаша Упрямец. Когда он забивал свинью, то ничего не просил взамен, только лишь поесть один раз.

Проблема забоя скота была решена, но для кастрации домашней скотины все равно приходилось звать человека со стороны, как и в случае с крупными государственными проектами того времени, когда основные технологии опирались на специалистов из СССР.

При разведении кур, свиней, овец их нужно не только растить, но и кастрировать. Кастрировать даже важнее, чем забивать, и делать это следует более осторожно. Только кастрированное животное будет расти быстрее и становиться жирнее, это как удобрение для зерновых, от которых урожай богаче. Если при кастрации по неосторожности перестараться, то животное или птица умрет, и тогда ущерб будет велик. И если делать это небрежно, кое-как, – такое тоже не пойдет, так как животные станут не пойми кем – то ли самцом, то ли самкой, и жирка у них не прибавится, и жизнь их станет мучением. Поэтому подобный род деятельности требует особых технических навыков, это же практически как работа врача, и такого специалиста можно даже назвать ветеринаром.

Однажды, когда Папаша Упрямец резал свинью, односельчанин сказал: Ты только и умеешь, что забивать свиней, а кастрировать их не можешь. Вот если бы умел – это было бы настоящее мастерство.

Папаша Упрямец остался недоволен его словами: Что это за «настоящее мастерство» такое – кастрировать свиней? Я и человека могу кастрировать, веришь? Давай-ка на тебе попрактикуюсь!

Но этот земляк вдохнул предпринимательский энтузиазм в Папашу Упрямца, долгое время пребывавшего в тяжелом положении из-за отсутствия земли. Он решил сделать кастрацию свиней, петухов и баранов побочным или даже основным видом своей деятельности. Прежде всего ему требовался наставник, чтобы овладеть мастерством.

Однако он обошел всех специалистов по кастрации в радиусе пятидесяти ли вокруг, и никто не соглашался учить его: с появлением еще одного конкурента у этих мастеров станет меньше средств к существованию.

Так что ему ничего другого не оставалось, кроме как учиться самостоятельно. Он купил и довел до ума комплект инструментов для кастрации птицы и животных. Ланцет, хирургическая игла, нитки для швов, щипцы, вата и йод – все необходимое заготовил, о чем только мог подумать, примерно столько же оборудования, сколько нужно для хирургической операции в больнице.

Когда Папаша Упрямец почувствовал, что готов, домашние свиньи, петухи и бараны стали первыми объектами его практических упражнений. Все домашние животные, которых он кастрировал, погибли. Их тела он использовал для последующих упражнений и практиковался, пока они не начинали дурно попахивать. Когда таким образом перемерла вся птица и домашний скот в его семье, Папаша Упрямец решил использовать для своих тренировок свиней, петухов и баранов дядиных родственников, что вызвало протест с их стороны. Тогда Папаша Упрямец сказал им:

Если животное или птица погибнет, я заплачу компенсацию в соответствии с ценой взрослого животного, предназначенного на убой. А если кастрация пройдет успешно, то денег или каких-то вещей я с вас не возьму. Возможно, вы думаете: а вдруг я случайно в процессе кастрации убью свинью или быка и не смогу выплатить компенсацию. Тогда взгляните на мои зубы, вот на эти четыре.

Папаша Упрямец широко открыл рот, вышел на улицу, чтобы солнечный свет осветил темную полость его рта.

Семья дяди один за другим заглядывали туда, во рту Упрямца четыре зуба сияли золотом.

Папаша Упрямец произнес: Эти четыре зуба сделаны из золота, за любой из них можно купить ваш дом и еще останется, что уж тут говорить о свинье, петухах или быке.

Кто-то из родственников дяди спросил: Твои золотые зубы правда из настоящего золота?

Упрямец ответил: По-вашему, я выдрал хороший зуб и вместо него вставил не золотой, я что, с ума сошел? Я псих, что ли?

А откуда у тебя золото? – снова спросил родственник дяди.

Я больше десяти лет был солдатом, во время войны с японцами захватывал трофеи, а когда сдавал их начальству, то мне потом выделяли часть, так вот и накопил.

А как тебе в голову пришла идея сделать зубы?

Папаша Упрямец ответил: Если не зубы, то мне его что, в задницу надо было засунуть? Оно бы там надежнее хранилось?

Раз у тебя есть такое богатство, зачем ты тогда учишься кастрировать свиней, петухов и баранов?

Как же много вопросов задает ваша семья, да еще и вопросы все такие тупые. Не буду я кастрировать скот для вас! – сказал Папаша Упрямец, он разозлился. И еще вам скажу – не смейте никому рассказывать, что у меня золотые зубы. Если кто проболтается, я на том попрактикуюсь вместо скотины!

Под воздействием угроз и обещаний будущих выгод семья дяди поколебалась-поколебалась да и отдала своих петухов, свинью и барана Папаше Упрямцу для того, чтобы он набил руку.

В подтверждение поговорки «терпение и труд все перетрут» Папаша Упрямец напрактиковался на животных дяди и действительно добился успеха. Ни одно из кастрированных им животных – ни свинья, ни баран, ни петухи – не погибло, они все выжили. В первые несколько дней после процедуры они были слабыми, подавленными, не хотели есть и спать, однако по прошествии времени ситуация изменилась. Пережившие боль кастрации животные стали спокойными, бодрыми, с удовольствием ели и спали, у них вообще не было иных желаний, кроме как жрать и спать, они стали словно евнухи, что попали во дворец и от всего сердца начали служить императорскому дому.

Постепенно односельчане признали мастерство Папаши Упрямца, и через полгода его услугами была охвачена вся деревня, можно сказать, он стал монополистом. Его техника кастрации становилась все более совершенной, процент погибших животных и уровень чистоты выполнения процедуры были совершенно такими же, что и у тех специалистов, которых приглашали раньше. А самое главное – он осуществлял кастрацию и свиней, и баранов, и петухов, то есть был универсалом. Он не походил на других мастеров кастрации, которые специализировались только на каком-то одном виде животных – кто-то кастрировал только свиней, кто-то – только баранов; кто кастрировал баранов – не мог кастрировать петухов, а кто кастрировал петухов, не умел кастрировать баранов, техника выполнения была однообразной, каждый занимался только своим направлением. Раньше для свиней, петухов и баранов нужно было приглашать трех разных специалистов, а сейчас было достаточно одного Папаши Упрямца, да еще и плату он брал небольшую.

Со временем деятельность Папаши Упрямца распространилась за пределы родной деревни. Его непрерывно специально приглашали жители из других мест. У него появился фиксированный доход, который был выше, чем если бы он занимался земледелием. А самое важное – у него больше не было ощущения, что он хуже других из-за того, что у него нет своей земли. Благодаря тому, что он освоил свое ремесло, ему удалось сохранить золотые зубы. И пока его путь в этой профессии все ширится, а в жизни сохраняются какие-то гарантии, то зубы его и впредь останутся на месте.

Холощение свиней, петухов, овец успешно продолжалось много лет, и вот однажды к Папаше Упрямцу пришел человек с просьбой кастрировать быка.

Это был младший брат Хуан Дабао, старосты деревни, по имени Хуан Сяобао.

Хуан Сяобао было тридцать пять лет – столько же, сколько и Папаше Упрямцу. В детстве они дружили, а потом Упрямец ушел в армию, и они не виделись более десяти лет, встретились они вновь уже как чужие люди и больше не были друзьями. Хуан Сяобао воспользовался связями своего старшего брата-старосты и не только получил лучший участок земли, ранее принадлежавший помещику, но и женился на самой младшей из его многочисленных жен. Это была молодая, красивая и образованная девушка по имени Цинь Имянь, которую после развода с помещиком вынудили стать женой неграмотного, да еще и страшного на вид Хуан Сяобао. Проще говоря, Хуан насильно завладел ею. По этой причине Папаша Упрямец презирал его, полагая, что тот ничем не отличается от тирана-помещика до Освобождения. Хуан Сяобао, в свою очередь, тоже презирал Папашу Упрямца, так как тот был солдатом армии Гоминьдана, то есть считался вредным элементом.

И вот сегодня презиравший Папашу Упрямца Хуан Сяобао пришел попросить Папашу, который тоже его презирал, кастрировать быка, да что бы это значило? Он признал свое поражение или сменил отношение к Папаше Упрямцу?

В доме Упрямца Хуан Сяобао положил табак и алкоголь, принесенные в качестве подарка, и обратился к нему с просьбой.

Папаша Упрямец остолбенел, а потом разозлился.

Жители деревни разводили коров, и хотя иногда ели говядину, никогда не убивали быков и не холостили их. Крупный рогатый скот – это сокровище крестьянской семьи, он – как сильные дополнительные рабочие руки. В благодарность за службу, даже когда бык старел и не справлялся со своими обязанностями, его не убивали и не кастрировали. Только если он умирал от несчастного случая, старости или от болезни, тогда люди ели говядину. По крайней мере, жители деревни Шанлин и окрестных сел относились к быкам именно так, и к собакам тоже. Коровы и собаки – два самых преданных человеку животных, поэтому-то в отрасли разведения и кастрации животных были те, кто кастрировал петухов, свиней и баранов, но никто не холостил быков или собак. Так что, услышав просьбу Хуан Сяобао, Папаша Упрямец посчитал ее абсурдной и постыдной, на это еще и наложилась неприязнь к самому Хуану, поэтому гнев его был особенно силен.

Для начала он вышвырнул за дверь подарок Хуан Сяобао, а потом сказал: Тебя я выкидывать не буду, пожалуйста, выметайся сам.

Хуан Сяобао произнес: Мой бык сошел с ума.

А я думаю, это ты сошел с ума.

Он сошел с ума – бодает и пинает людей.

Папаша Упрямец посмотрел на пах Хуана: Он ведь не разбил тебе яйца?

Он боднул и ранил мою жену.

Папаша Упрямец оторопел. То, что бык напал на Цинь Имянь, жену Хуана, привлекло его внимание, он отнесся к этому серьезно. Тут не кастрировать, тут забивать надо, сказал он.

Если его забить, то кто будет мне помогать пахать землю? Я не хочу, чтобы мы с женой страдали.

А если кастрировать, то бык больше не станет вредить людям?

Естественно! Если его кастрировать, он сделается покладистым, как те свиньи, петухи и бараны, да и как человек тоже – я про евнухов.

Я никогда не холостил быков. Думаю, это как кастрировать барана, разве что быки крупнее и сильнее, вот и все. Надо его хорошенько зафиксировать, и тогда пройдет легко.

На словах-то легко…

Если бык умрет, я не стану винить тебя и компенсацию требовать тоже не буду.

Все эти разговоры дали Папаше Упрямцу процентов на семьдесят представление о быке, но согласился он не сразу. Сначала хотел посмотреть, точно ли жена Хуана Цинь Имянь была ранена быком.

На зеленом кукурузном поле грациозная женщина прореживала и окучивала только появившиеся ростки. Трудилась внаклонку, билась над полем, ни дать ни взять рыбка, выброшенная на песчаную отмель. То и дело она хваталась за поясницу, словно испытывала невыносимую боль. Сейчас она стояла спиной к Папаше Упрямцу, да еще и на большом расстоянии, но хотя лица ее и не было видно, ясно было, что это жена Хуан Сяобао – Цинь Имянь.

Папаша Упрямец стоял и смотрел, будто ожидал, что она почувствует на себе взгляд, выпрямится и обернется. Но Цинь Имянь так и выпрямилась, а наоборот, наклонялась все ниже и ниже, пока вдруг не нырнула в ярко-зеленые листья кукурузы и не упала на землю.

Папаша Упрямец метнулся туда стрелой и поднял Цинь Имянь.

Он увидел ее прекрасное лицо совсем близко и был поражен: нос посинел, а глаза опухли, кровоподтеки повсюду. Все ее тело было избито, она даже стоять не могла без поддержки Папаши Упрямца.

Цинь Имянь увидела, что поднял ее Папаша Упрямец, ее глаза сверкнули из-под набухших век. Она быстро осознала, что чужой мужчина видит изуродованную половину ее лица, поэтому отвернулась и прикрылась волосами, как будто спряталась во внутренних покоях, закрыв вход занавеской.

Это то животное сделало? – спросил Папаша Упрямец.

Цинь Имянь кивнула.

Короткий жест подтвердил ситуацию для Папаши Упрямца, справедливый гнев, словно катящиеся с горы камни, наполнил его грудь, Папаша отпустил Цинь Имянь и в страшном возмущении стремительно проскакал вдоль борозды на кукурузном поле – точно повозка, несущаяся вниз по склону.

Виновный в преступлении бык и Хуан Сяобао предстали перед Папашей Упрямцем. По сравнению с уродливым и мелким Хуаном мощный огромный бык выглядел красавцем. У него была блестящая, гладкая рыжая шерсть, мягкая и чистая как шелк – казалось, кто-то каждый день моет и приглаживает ее. Его глаза размером с медную монету излучали добрый, милосердный свет. Как же мог такой добродушный бык совершить столь жестокое злодеяние?

Стоявший в стороне Хуан Сяобао пояснил: Вот он – главный хулиган. Как увидал мою красавицу жену – так и давай постоянно приставать к ней.

Пояснение Хуана помогло принять окончательное решение, в результате Папаша Упрямец твердо решил холостить рогатого приставалу.

Бык и Хуан Сяобао вызывали у Папаши Упрямца одинаковое отвращение, но в этот момент кастрировать предстояло быка, для чего потребна была помощь Хуана. Папаша Упрямец попросил его принести вина.

Бык выпил поднесенные хозяином полведра рисового вина и захмелел. Хуан Сяобао связал его ноги, а Папаша Упрямец прикрыл ему глаза полотенцем.

Папаша развернул и пустил в ход специальные щипцы для кастрации, он в два счета удалил репродуктивный орган быка.

Окровавленный орган забрал Хуан Сяобао со словами, что будет на нем настаивать вино.

Папаша Упрямец остановил кровь быку, продезинфицировал рану, удостоверился, что нет угрозы для жизни, и, пока бык был еще одурманен, собрал свои вещи и ушел.

Выйдя из хлева, он увидел Цинь Имянь, которая возвращалась домой после работы. Она уставилась на Папашу – мастера кастрации, руки которого были в свежей крови, и на своего мужа, несущего что-то окровавленное, улыбка сбежала с ее лица, словно у невольного соучастника преступления.

Папаша Упрямец смотрел на застывшую в изумлении оскорбленную и избитую женщину и продолжал улыбаться, словно пытаясь объяснить, что помог отомстить за ее страдания.

С того самого дня Папашу Упрямца стали преследовать кошмары. Он видел одного и того же незнакомого мужчину, который требовал у него какую-то вещь. Но Папаша не знал, кому он должен и что именно должен. Когда человек этот являлся, он преследовал Папашу Упрямца до края пропасти, и тот весь покрывался потом.

Однако он заметил, что после кастрации быка состояние Цинь Имянь ничуть не изменилось, она по-прежнему получала увечья. Каждый раз, когда он встречал ее, он видел, что кровоподтеки на лице и синяки были свежие, травмы появлялись то тут, то там, и не было момента, чтобы это прекратилось и все зажило.

Самое странное заключалось в том, что Цинь Имянь часто появлялась рядом с кастрированным быком, пасла его. Она прекрасно обращалась с ним, сама собирала для него молодую травку, старательно оберегала его, а бык послушно следовал за ней, не отходя ни на шаг. Да они были просто не разлей вода, жалели друг друга, не похоже, что в прошлом он как-то ей вредил.

Папаша Упрямец ничего не понимал. В тот день он увидел, как Цинь Имянь моет быка у реки, и прямиком направился к ней. Цинь Имянь увидела, что он приближается, выпрямилась резко, как шлагбаум, и закрыла собой быка, словно опасаясь, что ему снова причинят боль. Папаша Упрямец спросил эту странную женщину: Почему ты все еще с этим животным? Он что, недостаточно тебе навредил?

Цинь Имянь ответила: Он не причинял мне боль. Никогда.

Я же тогда спрашивал тебя: то животное сделало с тобой такое? Ты кивнула. Что это все значит?

Цинь произнесла: О каком животном ты говоришь? Мой муж – животное, вы – животные!

Папаша Упрямец все понял. Оказывается, она неверно его поняла, Папаша-то назвал животным быка, а она подумала, что он говорит про ее мужа. Боль причинял ей муж, а вовсе не бык. Хуан Сяобао одурачил его.

После того как Папаша Упрямец отпинал Хуана, а потом приставил нож для кастрации к его корешку, тот живо раскололся и выложил всю правду:

Еще до того, как Цинь Имянь стала женой помещика, у нее был возлюбленный. Когда ее выдали замуж, он все равно продолжал любить ее и ждать. После Освобождения она наконец разорвала связи с помещиком, но замуж-то вышла за Хуан Сяобао, а не за прежнего возлюбленного. Тот очень сильно переживал и в конце концов повесился. А потом переродился в быка. С этого момента судьбы Цинь и ее возлюбленного, перевоплотившегося в быка, были связаны. Она поверяла ему свои сокровенные мысли, обожала его, была к нему внимательна, заботилась о нем. Могла проговорить с ним полдня, постоянно гладила его. А к своему мужу Хуан Сяобао, который только прикидывался человеком, была холодна, и как бы он ее ни воспитывал, как бы ни бил, она не раскаивалась. Поэтому Хуан Сяобао и пришел к Папаше Упрямцу с просьбой кастрировать быка. Когда дело было сделано, Хуан Сяобао успокоился по поводу жены и быка, однако Цинь Имянь была к нему все так же холодна. И он продолжил бить ее: либо чтобы побоями заставить ее полюбить его, Хуан Сяобао, либо чтобы уж забить до смерти.

Показания Хуан Сяобао отражали не столько истину, сколько его фантазии. Это было или наваждение, или безумная одержимость – причинять вред несчастной женщине и невинному быку, калечить их. А Папаша Упрямец, вне всякого сомнения, стал его пособником.

Нож для кастрации царапнул по корешку Хуана, разрезав штаны. Хуан Сяобао решил, что Папаша Упрямец и впрямь сделает это, и так перепугался, что с того часа сошел с ума и начал хиреть.

Однако и Папаша Упрямец больше не занимался кастрацией и всячески противился убийству живых существ. При встрече с домашним скотом или птицей старался держаться подальше. Он раскаялся и хотел загладить былые грехи, всем сердцем стремился к добру и, как и прежде, ненавидел плохих людей и боролся со злом. И уж с той поры и до нынешних времен, когда ему стукнуло сто, люди в деревне звали его не Папаша Упрямец, а Будда.




Глава 4

Судебное разбирательство





1


Судя по всему, тот брачный спор, который случился в семидесятые годы, был решен неверно.

Каждый раз, вспоминая это дело, наблюдая за его последствиями и обдумывая их, солнечным днем или темной ночью Папаша Упрямец всегда испытывал беспокойство, даже страдания, как преступник, преисполненный запоздалого раскаяния. Если бы можно было начать сначала, то он все решил бы не так.

Шел 1973 год. В том году случились два больших события, которые стали сильным потрясением для шанлинцев, это было что-то невообразимое. Первое – предательский побег Линь Бяо[8 - Линь Бяо (1907–1971) – политический деятель, считавшийся возможным преемником Мао Цзэдуна. В 1971 году Линь Бяо пытался бежать на самолете в СССР, но разбился над Монголией. В Китае на несколько лет была развязана кампания «Критика Линь Бяо и Конфуция».], разбившегося в Ундерхаане. Жившие в голоде и холоде шанлинцы никак не могли понять одного: как такой человек, как Линь Бяо, с высокой зарплатой и возможностью есть лапшу сколько угодно, мог предать Родину? А второе событие – спор между двумя мужьями за Цинь Гуйе. Большинство женского населения Шанлина не могло взять в толк: ведь обычно у мужа было несколько жен, так почему же у Цинь Гуйе несколько мужей? А большинство мужского населения хотели узнать, который из двух сражающихся за нее мужей – настоящий? Или кто из старший муж, а кто второй?

Гибель Линь Бяо не затрагивала шанлинцев лично, к тому же у государства уже имелось твердое мнение на сей счет. А вот то, что у Цинь Гуйе оказалось два мужа, – это произошло в их деревне, и шанлинцам пришлось вмешаться, и все тут.

Так получилось, что авторитетом для решения гражданских дел деревни Шанлин, вне всякого сомнения, обладал Папаша Упрямец. А уж в таком сложном, запутанном и крайне необычном случае расследование и последующее решение не мог вынести никто, кроме него.

Папаша Упрямец был уважаемым человеком у нас в деревне Шанлин, никто в этом не сомневался. Он участвовал в войне с японцами, в обычном отряде и в заградотряде. В сражениях с японскими дьяволами строго следовал военному закону и не считался с родственными связями, расстреляв множество сбежавших с поля боя офицеров и солдат. Он все это нам рассказывал, и мы ему верили. С тех пор, как я себя помню, так и повелось: если в деревне возникало неразрешимое дело, жители обращались к нему, и он все решал.

В том году мне было девять, а значит, Папаше Упрямцу – пятьдесят три, потому что он всегда был старше меня на сорок четыре года. Пятидесятитрехлетний Папаша до сих пор оставался холостым, а это означает, что у него никогда не было жены. Может ли неженатый человек решать споры между супругами? Ответ – конечно, может. Деревенские жители все без единого возражения выдвинули кандидатуру Папаши Упрямца на роль судьи по возникшему брачному спору, и это показывало, с каким доверием к нему относились.

Было самое начало зимы, в школу, где я учился в третьем классе, понабилось народу. Длинная газовая лампа свисала с балки, как созревшая тыква-горлянка. Изрыгаемый ею белый свет падал на болезненные лица истощенных людей.

В первом ряду сидели Цинь Гуйе и оба ее «мужа». Сейчас я пишу слово «муж» в кавычках потому, что Цинь и мужчины, с которыми у нее были супружеские отношения, не обращались в администрацию коммуны для регистрации брака, так что ни один из браков не мог считаться законным. Но в те времена это не имело особого значения, так что объективно и фактически у Цинь Гуйе было именно два мужа. Помню, что одного из них звали Лань Мао, а второго – Вэй Цзяцай. Лань Мао был родом из других мест, а вот Вэй Цзяцай – из нашей деревни. Лань был белолицым, утонченным и воспитанным, а Вэй Цзяцай – смуглым здоровяком. Они сидели по обе стороны от Цинь Гуйе, один справа, другой слева, как два терновых куста возле букета цветов.

А дальше расселись односельчане, которые пришли послушать разбирательство, сидели на столах и табуретках, толпились даже в проходе, и постоянно прибывали все новые и новые любопытствующие. Те, кто не смог попасть внутрь, стояли за дверьми, подглядывая через окна или двери. Так как был вечер и работа окончилась, практически все жители деревни заявились сюда, в школу. Было более оживленно и шумно, чем днем во время занятий. Пришли-то не столько проследить за тем, как решится дело, сколько побалабонить да развеяться. В нашей захолустной деревеньке одинокие люди особенно нуждались в собраниях и развлечениях.

Папаша Упрямец стоял за кафедрой лицом к аудитории, словно учитель перед учениками. А люди снизу взирали на него, как ученики на учителя. Порой он садился, порой вставал, так же вел себя и мой учитель: тот во время урока всегда стоял и садился, только когда ученики тихо занимались самоподготовкой и делали домашнюю работу. Папаша Упрямец сидел во время рассмотрения дела и вставал, когда внизу поднимались шум и волнение. Но и стоя, и сидя Папаша Упрямец выглядел внушительно и мужественно, как дерзкий, крепкий бык.

В тот момент Папаша Упрямец, к которому было приковано всеобщее внимание, восседал в своей рваной шапке и старой одежде со строгим и торжественным видом, точь-в-точь честный и неподкупный судья Паньгуань[9 - Паньгуань – в китайской мифологии божество, ведающее судьбами людей, ведущее учет жизни и смерти.]. Для начала он попросил стороны по очереди изложить факты, причины произошедшего и свои требования. Процесс заседания теперь и впрямь стал походить на судебное следствие.

Основываясь на высказанном всеми сторонами, факты и причины произошедшего, а также претензии сторон были следующими:

В позапрошлом году у Вэй Цзяцая была жена, женщина из других мест. Откуда именно – никто в деревне не знал, возможно, и сам Вэй Цзяцай был не в курсе. Ходили слухи, что он купил ее у торговцев людьми, но никто не проводил расследования, и это ничем не было подтверждено. В общем, у Вэй Цзяцая была жена. Доказательством того, что эта женщина из чужих мест сделалась его женой, было то, что они пригласили сельчан на свадебный пир. От каждого дома в деревне пришло по представителю, и они лично стали свидетелями того, как новобрачные совершают поклонение духам Неба и Земли, а также родителям. И это гораздо важнее, чем получить свидетельство о браке в администрации народной коммуны. Поэтому что касается вопроса, пошли ли они в администрацию за свидетельством, – это никого не волновало.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69973780) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Язык чжуанов – это язык крупнейшего национального меньшинства Китая, не родственный китайскому и непонятный для большинства китайцев.




2


Мера площади, примерно 670 кв. м.




3


Поздней осенью 1934 года, понеся большие потери, китайская Красная армия форсировала реку Сянцзян и успешно прорвала блокаду Гоминьдана.




4


Битва за Тайэрчжуан (с 24 марта по 7 апреля 1938 года) – одно из сражений Японо-китайской войны.




5


Хань Фуцзюй (1890–1938) – военно-политический деятель, губернатор Шаньдуна, один из командующих в битве за Тайэрчжуан, подозреваемый в сотрудничестве с японцами.




6


Ли Цзунжэнь (1891–1961) – военно-политический деятель, генерал армии Гоминьдана, командовал несколькими сражениями в Японо-китайской войне; глава «Новой гуансийской клики» милитаристов, первый вице-президент Китайской Республики.




7


Бай Чунси (1893–1966) – китайский генерал, родом из Гуанси, позже министр обороны Китайской Республики.




8


Линь Бяо (1907–1971) – политический деятель, считавшийся возможным преемником Мао Цзэдуна. В 1971 году Линь Бяо пытался бежать на самолете в СССР, но разбился над Монголией. В Китае на несколько лет была развязана кампания «Критика Линь Бяо и Конфуция».




9


Паньгуань – в китайской мифологии божество, ведающее судьбами людей, ведущее учет жизни и смерти.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения